Виталий Фесенко
МОИМ ДРУЗЬЯМ
Сборник стихов

Странное утро

Синим,
   ранним,
        очень странным,
Сильным,
   буйным,
        полным молний
Утром, свежим,
    ясным,
        рыжим,
Красных листьев
    в чащах полным...
Вот таким
    осенним утром
Я хотел бы жить
    сначала,
Чтобы дробь дождя
    стучала,
Рассыпаясь перламутром,
Чтобы утром,
    росным утром
Пели птиц весенних хоры,
Отдавались эхом
    горы,
Разговоры рек подслушав,
Их поймав
    в ущелья-уши...
Вот таким
    осенним утром
Я хотел бы жить
    сначала.
Алых,
    синих,
        бирюзовых,
Изумрудных и прохладных,
Ярких,
    резких,
        сильных,
            буйных
Красок мне
    недоставало,
Чтобы жизнь мою
    раскрасить
Свежим запахом сирени,
Всплеском бешеного
    чувства,
Чудом вспененного
    моря,
Светом дивного искусства,
Чтобы жизнь мою
    раскрасить...

Вечер на рейде

           Валерию Шевелеву

Чем старше мы,
    тем чаще и смелее
Ныряем в прошлого
    манящие глубины,
И проступают
    все реальней,
        все вернее
Из детства невозвратного
    картины.
Пенаты наши -
    Примбуль и Хрусталка,
Здесь, босоноги,
    загорев до черноты,
"Козлом" у памятника
    прыгали со скалки,
В воде играли бесконечно
    в салки,
Доныриваясь
    аж до тошноты.
Мы плавали к сетям
    у равелина,
Мечтали о морях
    и парусах,
А бухта древняя,
    с упрямством властелина
В закатный час
    мерцая, как у Грина,
И в дальних странствиях
    нам грезилась
       во снах.
Ее лагуна вскрыта
    золотом сусальным,
В ней отражались облака,
    сгоревшие вдали,
А тишину зари
    взрывал вдруг звон хрустальный,
То, как бокалы,
    "били склянки" корабли.
Закат, размазанный по горизонту
    ветровеем,
Расплавленной палитрою горя,
Насыпал в бухту
    розоватый цвет кипрея
И красным золотом
    чуть тронул тополя...
В незамутненный мир,
мир призрачный,
прощальный
Перенеслись из детства
    грезы и мечты,
Оставив в памяти
    скалистый мыс Хрустальный
И памятник с орлом,
    растущий из воды.
А в плотном воздухе мечты,
    как чайки, рея,
Средь Зурбаганов гриновских паря,
Остались с нами навсегда
    Ассоли, Греи,
Как романтического детства
    якоря.
И хоть звучит еще
    мотив почти прощальный
О детстве,
    из которого пришли,
 Но время,
     словно шар
        магический, астральный,
Сжигает прожитые
    годы-корабли.
 И, как свидетели,
    как прошлого трофеи,
То ржавчиной,
    то патиной пестря,
Молчат немые
    равелинов батареи,
А на Приморском обсыхают якоря.
И если прозвучит
    вдруг вечером на рейде
Мотив,
    которым с детства дорожим,
Он в сердце отзывается
                   острее,
Ведь это
    нашему былому
           светлый гимн.

Мои города

           жене Вере

Раскрыта карта.
    Вижу: мир безбрежен...
О, сколько вас,
    не познанные мной!
Вы, города,
    которыми я грежу,
Хоть раз бы мне
    увидеть вас весной,
Вдохнуть ваш воздух,
    незнакомый и опасный,
Ногою вечность
    вашу попирать...
Издалека вы,
   как мираж, прекрасны,
Не сокрушила вас
   тысячелетий рать.
О вы, прекрасные
    Марсель и Барселона,
И ты, седой,
    неистребимый Рим,
Я встречусь с вами,
    может быть, у склона
Никчемной жизни,
    будучи седым...
О ты, Париж,
    желанный, недоступный,
Среди других
    художник и поэт,
Ты - бриллиант,
    возможно, самый крупный
В моих мечтаньях
    повидать весь свет.
Не поручусь,
    что, даже жизнь проживши,
Смогу когда-нибудь
    топтать твои "Поля",
Чтоб ты, Париж,
    хоть раз меня сразивши,
Раскрыл мне тайн своих
    безбрежные края,
Где в естестве
    Монмартра и "Максима",
В простой изысканности
    уличных кафе
Живет мечта моя
   давно, неистребимо
(Ее доверил
   предыдущей я строфе).
Вы, Гамбург, и Брюссель,
   и мой Мадрид испанский,
И Рио
   с карнавальным ритмом самб,
От вас исходит
   свежий запах странствий,
К которым я
   не прикоснулся сам.
Кого из вас
     назвать мне чудом света,
Пирей, Венеция,
    Неаполь, чудный Сплит?
А может,
    всплывшая на скалах Ла-Валетта?
Да, вот Гибралтар
    мной еще забыт.
Вы, чьи марины
    плещут парусами,
Веками вас
    вылизывал прибой,
Благословенна
    ваша твердь под небесами,
Вы -
    непрочтенный свиток дорогой.
Есть шанс один,
    что все же к ним направлю
Шаги судьбы,
    ведущей мимо них,
И воплотиться   в явь
    мечты заставлю,
Что мне пророчит
    странный этот стих.
И я уверен,
    что когда-то это будет,
Материально тверд
    окажется мираж-
Непредсказуемы
   зигзаги наших судеб,
Вот этим, может быть,
   прекрасен
       жребий наш.

Севастопольские триолеты

           Ольге Зубковой
           и Виктору Баранову

О моря Черного стихия,
Прикован я к тебе судьбой,
Люблю я штиль твой и прибой,
О моря Черного стихия.
Я с детства покорен тобой,
Ты мной любима, как Россия,
О моря Черного стихия,
Прикован я к тебе судьбой!

Моя далекая Россия,
Чем дальше, тем для нас родней,
И чем становимся взрослей,
Моя далекая Россия,
Для нас утрата все больней,
Как моря Черного стихия,
Моя далекая Россия,
Чем дальше, тем для нас родней.

Как моря Черного стихия,
Россия, ты всегда со мной,
С непредсказуемой судьбой,
Как моря Черного стихия.
Была ты грешной и святой,
Но вожделенна, как мессия,
Как моря Черного стихия,
Россия, ты всегда со мной!

Романтическая песня

           Анатолию Топерману

Моя выходит шхуна в море,
Ее попутный ветер гонит,
И нас седые капитаны
Ведут в неведомые страны.
Остались в прошлом жизни страсти -
Враги, любовь, грехи, напасти,
Нас вдаль уносит ветер странствий -
Неистребимый зов пространства.
   А где-то берег остается,
    К нему мой парус не вернется,-
    Душа от прошлого устала
    И оторвалась от причала.
    О шхуна жизни, шхуна счастья,
    Теперь в твоей я только власти,
    И пусть пьянят шторма и бури,-
    Мой парус реет средь лазури.
Как вольно на морском просторе!
Смывают волны наше горе,
И ветер лица нам ласкает,
А чаек за корму швыряет;
И пусть волна нас раскачала,
Прекрасны вечные начала -
Морей безбрежность и бездонность,
Морских стихий непобежденность...
   Моя выходит шхуна в море,
   Ее попутный ветер гонит,
   И мы, седые капитаны,
   Плывем в неведомые страны;
   Бушприт срывает с гребней пену,
   И парус наш, поддавшись крену,
   Крылом взлетает над волнами,
   И вслед за ним летим мы сами...
О шхуна жизни, шхуна счастья,
Теперь в твоей я только власти,
И пусть пьянят шторма и бури,-
Мой парус бьется средь лазури!

Пушкин на Феоленте

           "Он здесь ходил... Следы его не смыли
            Бесстрастно быстротечные года..."

Мыс Феолент - святилище для многих,
И в том резон есть даже для меня:
В конце войны мои босые ноги
Сбегали к морю, по ступенькам семеня.

Оно запомнилось бескрайностью соленой
И первобытным запахом морской травы,
А спуск среди лиан тропически-зеленых
Манил меня тогда, как в райские сады.
Но я не знал, что лет всего сто тридцать
Тому назад здесь Пушкин пробегал,
Стоял, где я стою, могло бы так случиться,
Но я тогда и Пушкина не знал.

Через десятки лет, узнав о совпаденье,
Что след его с моим здесь следом слит,
Представил я, как Пушкин в упоенье
На край обрыва вышел и стоит.

Мятежный дух, мятежная природа,
Безбрежность моря, грохот волн меж скал -
Вот долгожданная безмерная свобода,
Стихии, что он так давно искал.
Какой размах скалистого обрыва!
Лишь оттолкнись - и ощутишь полет...
Быть может, Таврия спасла его от взрыва
И растопила в сердце скорбный лед?
Он здесь стоял! Он видел это   море,
И так же горизонт сжигал шальной закат,
И, расшибаясь вдрызг, смывали волны горе
И белой пеной отползали вновь назад.
И ветер с запада лохматил его кудри,
Сгорая, облака бежали на восток,
Пьянящий воздух он глотал ожившей грудью
И  мял смолистый можжевеловый росток.
Вертел голыш из яшмы пестроцветной
И, зашвырнув его с обрыва в глубину,
Задумал, может быть, здесь стих заветный
И прошептал строку, быть может, не одну.
Тут волновали его скалы и руины.
Здесь где-то был Дианы древний храм-
Воображенье рисовало уж картины,
Античные герои действовали там.

Быть может, жертвенник языческий кровавый
Последним был пристанищем рабынь?
А ныне монастырь здесь возведен во славу,
Во утверждение Георгия святынь.
И он вознесся колокольней над обрывом,
Отсюда к Богу - лишь рукой подать,
И забываешь здесь о мире суетливом,
В котором можно согрешить, потом - страдать.
Отсюда виден был запретный город славы.
"Нет, не сейчас, но я к нему приду..."-
Подумал он, кляня, возможно, нравы,
Не подлежащие тогда еще суду.
Он здесь стоял! Волна глодала глыбу
И мыса вознесенную скалу...
Он в пост едал "по-монастырски" рыбу
И ключевую воду предпочел вину.
Пророческую святость ощущал он
Монастыря, руин, прибоя и луны,
Хотя возможно, что тогда не знал он,
Как впечатленья эти для него важны.
Представив это все, подумал я, что свечи
Должны бы здесь гореть пред алтарем,
Что это место мы должны увековечить,
Коль на земле священной мы живем.
И будут нам потомки благодарны
За то, что в трудный юбилейный год
Заложен памятник, как символ лапидарный
Любви к поэту, и воздвиг его народ.

И будет Пушкин здесь, над морем, возвышаться,
Подобно маяку с божественным огнем,
Морским стихиям будет смело улыбаться
И вечным мудрым мыслям предаваться,
А мы не сможем никогда забыть о нем.

Письмо другу

           А.Топерману

Мой друг!
   Как не хватает мне тебя,
Твоих дурацких,
   залихватских шуток...
(Конечно, это говорю любя,
   я не могу без острых прибауток)
Мне не хватает
   молчаливых встреч,
Когда нужды нет
   даже просто в слове.
И как хотелось бы
   хоть это нам сберечь
В конце столетья,
   обходясь без крови.
Как не хватает
   общности в мечтах,
Бессмысленных,
   и глупых,
       и... прекрасных,
И нахожденья
   в тех благих местах,
Где дух и тело
   наконец согласны,
Где ниспадает свыше
   тень веков
И ощущается
   безмерность мирозданья,
А серебро
   седеющих висков
Не может быть
   причиною страданья,
Хотя оно
   не может оправдать
Бездарной расточительности юных...
Как бы хотелось
   повернуть все вспять
И обновить
   изношенные струны...
За все грехи
   придется отвечать,-
Я в будущее
   будто прозреваю,
Мне нужен ты,
   чтоб снова поучать,
Учить тому,
   чего я сам не знаю,
Чтоб нерадивость
   выбить из тебя
Хотя бы
   на шестом твоем десятке.
(Не начинать же это все
   с себя,
Когда плоды учительства
   так сладки!)
Тем паче
   случай безнадежен так,
Что в пору вспомнить
   горбуна с могилой,
Задачу эту
   не решит и маг,
Владеющий
   потусторонней силой.
Не скрою,
   что мне мил
Ваш подмосковный край
Берез, рябин,
   речушек, травостоя.
Зимой морозы там -
   хоть помирай,
А летом - комары
   среди дождей и зноя.
Но я привязан,
   видно, первородно
К таврийским берегам,
   где синь и зной,
Мне воздухом морским
   так дышится свободно,
И спится сладко мне
   под крымскою сосной.
Чабрец, полынь,
   душистая маслина,
Акаций пряное,
   пьянящее вино -
Вот запахи того
   полуденного Крыма,
Которые впитал
   не помню, как давно.
И ты, я знаю,
   с детства поражен
Болезнью под названием
   "Таврида",
Базар у моря вспоминая,
   словно сон.
Там трепетала на столах
   ставрида,
И камбала
   с бугристою спиной,
Скривившая свой рот
   в расплющенной улыбке,
Султанка
   розоватою горой
Мерцала перламутром
   влажно - зыбк им.
Там восхищался глаз
   сокровищами моря,
На солнце что
   сверкали чешуей,
Как драгоценности,
   между собою споря,
Они сливались
   в сказочный прибой.
Хамса,
   синеющая жирными спинами,
И серый пожиратель рыб -
   катран,
И столь не часто лицезримый нами,
Тот длинноносый,
   как игла, сарган;
Морской петух лежал
   с индиговым крылом
(Я думаю,
   ты ел его едва ли),
Колючий ерш
   с мыслителя челом
И лобаны,
   как главари кефали.
Еще напомню я
   про крабов, и бычков,
И лоскирей,
   холодных и глубинных,
Про усиков -
   креветочных рачков,
Оранжеватых,
   нами столь любимых,
И про осенних
   темно-серых окуней,
Про  зеленух - рулен
   зелено-красно-синих.
Припомни и медуз,
   прозрачных, без теней,
Среди изломов
   отраженных ватерлиний
Фелюг пузатых,
   полных рыбьим серебром.
Когда на скалы
   их шторма бросали,
За мыс Хрустальный прячась,
   как за волнолом,
Они в Артбухту
   чайками влетали...
Все это было,
   а теперь уж нет,
Но, может, счастью
   суждено продлиться
И вдруг опять
   на склоне наших лет
Все по спирали
   снова повторится?
И вновь   очистится
   морская синева,
А солнце брызнет вдруг,
   как в том далеком детстве,
И запахи весны
   опять сведут с ума,
Заставят виться чуб
   в немыслимом кокетстве.
Откуда мы пришли,
   туда мы и уйдем,
Но в промежутке жизни
   мы - земные,
И если наши мысли -
   о прекрасном, о живом,
То значит, мы с тобой
   еще живые.
Нас восхищают
   трели соловья,
Нас потрясает
   звезд немых мерцанье,
Тревожат мысли нас чужие
   и слова,
И дарят слезы нам
   воспоминанья.
А в них красивы мы
   и молоды всегда.
Конечно, глупы,
   но сейчас мы не умнее,
Быть может,
   мудрости прибавили года
Да понимания,
   что жизнь не так проста
И что летит она
   быстрее и быстрее...

Рождество

           Борису Цытовичу

Средь мрака бытия и дикости восточной
Зажжен был неземной, невиданный огонь,
И он мерцал в ночи, загадочный, полночный,
И по небу его влачил гривастый конь.
И странная звезда с упорством назиданья
Вела волхвов, вела в далекий Вифлеем,
Туда, где наконец свершились предсказанья
И где родился тот, кто станет Светом всем.
И вовремя прибыв к неведомой пещере,
И разложив пред ней прекрасные дары,
Склонились пред Христом адепты Новой Веры:
Предвидя будущие жертвы и костры.
Но ладан, смирна и мерцающее злато -
Неравнозначная и скудная цена
За все, что будет с кровью в муках взято,
Чему цена никем не определена.
А он познал уже неотвратимость чаши -
Иуды поцелуй, его слюнявый рот
И все грешки, грехи и ухищренья наши,
Весь лицемерно-лживый человечий род.
Как запевал петух, так сразу отрекались,
Глумливая толпа ревела вновь: "Распни!",
И над поруганным и беззащитным издевались...
В тысячелетия сложились эти дни.

О, сколь труднее путь, когда тебе известен
В ладонях каждый гвоздь и терниев венец,
И тяжко оттого, что в радостях - все вместе,
А на кресте - один... Таков Христа конец.
То, что мы кесарю должны отдать, мы знаем
И не скупясь ему и более дадим,
Но о святом всегда постыдно забываем
И Богу - богово отдать мы не спешим.
Уже две тыщи лет рождается мессия,
Толпа ликует: Бог и благ, и свят!
И радостно поет, трезвонит вся Россия,
Но каждый год Христос безжалостно распят...
Пророка нет в своей неверящей отчизне,
А появись учителя, прекрасны и чисты,
Чтоб праведно вести к Любви и светлой жизни,
Для них всегда найдутся новые кресты...
Но каждый Новый год, любовью переполнен,
Забыв земную боль, не веря в злой прогноз,
В надежде нас спасти, решимости исполнен,
Рождается опять
   нам все прощающий
                Христос!

Июньская гроза

           Моей маме

В июне,
    наплевав на все прогнозы,
Стояла, истощая нас,
   жара,
На кладбище цвели
    неистовые розы,
И зной обрушивался
   на город с утра.
Хоть громоздились часто
    тучи-башни,
Являя нам
   небесный бастион,
Но таяли они,
   как сон вчерашний,
И вновь жары звучал
   давящий белый звон.
Двадцать второго,
   в ночь на двадцать третье,
Созрела долгожданная гроза,
Напомнив нам
   начало лихолетья -
Войны прошедшей
громы-голоса.
Почти что шесть
   моих десятилетий
Прошло с той ночи,
страшной, грозовой,
И, где бы я ни жил
на свете,
Она всегда останется со мной.
Грудной еще,
    я спал тогда в кроватке,
Но дальним грохотом
   разбужен был и я.
Еще никто не знал,
   каким путем кровавым
Войны безжалостной
   проляжет колея.
Вчера еще
   на сизом горизонте,
Предвосхищая
   и суля большой потоп,
Гремело глухо,
   грохотало, как на фронте,
И бритвы молний
рассекали запад,
   а восток
Еще был чист,
   как прежде, безмятежен,
Но вдруг притихли
   небо и земля,
И море затаилось,
   и  с надеждой
Прислушивались к грому
тополя.
Он приближался не спеша,
   но непреклонно,
Он, как пастух,
   гнал стаи мокрых туч,
И вскоре хлынул дождь,
   шуршащий монотонно,
Легко смывая маяка
бессонный луч.

Но потрясен был город
   только ночью,
То гром вдруг взрывом
    тишину рассек,
А вспышки молний
   тьму рубили в клочья.
Как будто кару
предрекал пророк.

И было три,
   как и той ночью черной,
Когда Приморский
   страшный взрыв потряс,
За ним - второй
    и третий - на Нагорной,
Где жизни первых жертв
унес фугас.
Был грома рокот схож
   с огнем зенитки,
Но не осколки сыпались,
   а дождь,
И, промочив живое все
   до нитки,
Вершила таинство
урезанная ночь.
А дождь обрушился,
    как утоленье жажды,
Омыл деревья,
    землю напоил
И каждый лист,
   цветок привядший каждый
Целительным бальзамом
    оживил.
Под грохот грома
    твердь небес прорвалась,
По улицам неслись
    потоки, как в разлив.
Пытая тьму огнем,
    порою ночь взрывалась,
Слепящей молнией
промокший мрак пронзив.
К утру набухло все:
    земля, деревья, зданья,
Но дождь по-прежнему
    лил слезы, как во сне...
То было скорбное
    оплакиванье-поминанье
Тех девятнадцати,
    открывших счет войне.
Гроза ушла
    неторопливо на восток,
Как и тогда,
    в то горестное лето...
И лишь забитый
    грязью водосток,
А в нем застрявший
    пламенеющий цветок
Напомнил мне
    о той грозе и этой...

Облака

           жене Вере

Всегда,
    в любое время года,
Когда восход,
    когда закат,
По синей сфере
    небосвода
Немые образы летят.
Плывут
    без лишних объяснений
Поверх деревьев
    и голов
То стаи синие тюленей,
То стадо
    розовых слонов.
То проплывет
    дракон зловещий,
То заблудившийся баран,
То старец
    протащится вещий,
То казачок,
   что в стельку пьян.
Вот конь шальной
   с цветастой гривой
По небу мчится
   во всю прыть,
А там
    котенок шаловливый,
Клубок поддев,
    запутал нить.
А вот
    крылатое созданье
С змеиным жалом
    и хвостом -
Стихий воздушных созиданье,
Не освященное крестом.
Они изменчивы,
    текучи,
Они то тают,
    то растут...
Кто знает,
    может, эти тучи
Нам что-то важное несут?
Вообразить себе
    не смеем,
Кто как
    изменится потом:
Тюлень
    вдруг стал пернатым змеем,
А крыса -
    огненным котом,
Слон розоватый
    вдруг распался
На трех огромных
    страшных мух,
Дракон,
    свирепым что казался,
Вдруг превратился
    в нежный пух...
Калейдоскоп
    и форм, и красок,
Оттенков теплых
    и седых,
Парад смешных
    и страшных масок -
Фантомов толстых
    и худых...
Их тот
    пред взором нашим гонит,
Кто в этот мир
    открыл окно,
Кто сам родит
    и сам хоронит
Нерукотворное кино;
Тот, кто ночами
    в поднебесье
Мерцает безднами огней,
А днем
    стволами в краснолесье
Шумит то громче,
    то нежней;
Кто крылья
    ветром расправляет
Пернатым легким существам
И нас
    то в небо увлекает,
То в океан зовет,
    к штормам...
Он так же нас
    по жизни носит,
Как эти сонмы
    легких туч,
Сам сеет нас
    и сам же косит,
Всегда всесилен
   и могуч...

День и ночь

           Дочери Надежде

От сотворения
       Всевышним
          человека
Бог всем нам
    разность дал ума:
Одним дана
    вся сила света,
Другим -
    бездонность снов и тьма.
Одним
    покой лишь только снится,
Их тянет ночь
    в кремнистый путь:
Вот врубелеву Демону
    не спится,
А Лермонтову
    хочется заснуть.
И ночь влечет его
    загадочным мерцаньем,
Как и таинственный,
    но мертвый лунный свет.
Его стихия -
    это бездны созерцанье,
Он ищет в ней
    волнующий ответ
На те вопросы,
    что под солнцем знойным
Родит всегда
     животворящий день,
Но дух мятежный,
     страстный,
         беспокойный
Предпочитает
     мертвенную тень.
А Пушкин наш,
     беспечный гений света,
Не ночи ждет,
     а радостного дня.
Мороз и солнце,
    волшебство рассвета,
Как драгоценности,
    в стихах
        храня.
В трагизме бытия
    один рождает шутки,
Другой
    от жизни в юности устал.
Как чистый бриллиант,
    сияет вечно Пушкин,
А Лермонтов горит,
    как огненный опал.
Они,
    как стороны одной медали,
Неразделимы
    и несхожи так:
О разном думали,
    по-разному страдали,
Неодинаково
    светили и сияли,
Но оба нам
    оставлены
        в веках.

Крымская осень

           Людмиле Танасенко

Жара ушла,
    в сентябрь нырнуло лето,
Прохладой веет
    на исходе дня,
Но море и земля
    достаточно прогреты,
Чтобы теплом своим
    еще согреть меня.
Приходит осень к нам
    итогом года,
Плодами грузит
   истощенную суму,
И благодать дарит
   нам крымская природа -
И глазу, и душе,
   и сердцу, и уму.
Сентябрьский легкий шторм
    смыл дымку с гор и моря,
Ветра очистили
    бескрайний горизонт,
Своей безбрежностью
    лишь с небом синим споря,
бездонной синью
    заиграл Эвксинский понт.

Неистов цвет его,
    насыщенный, осенний,
Поспорить может с ним
    лишь бешеный закат
На фоне знойных
    субтропических растений
И треска странного
    доисторических цикад.

Когда испепеленный
    летний вечер
Готовит втайне
    долгожданную грозу,
А главный зодчий в небе -
    шалый ветер
Не может вспенить море,
    что внизу;
Оно, как бездна,
    будто бы застыло,
Чем дальше,
    тем бездонней и темней...
Да, все-таки
    оно нам не раскрыло
Всех тайн своих
    и чудотворности своей.
Но ветр сентябрьский,
    свежий, шаловливый,
равнину моря
    белой пеной исчеркал,
И зелени плеснул
    он в кобальт темно-синий
И бурунами
    оторочил охру скал.
Как море ожило,
     вдруг сбросив свои леты,
И стало молодым,
     как тыщи лет назад,
И на берег прибой
    швыряет те предметы,
Что столько лет на дне
    таились, словно клад.
И, став еще белее,
    мрамор Херсонеса
Колоннами рассек
    волны горизонталь,
Не чуя на себе
    тысячелетий веса,
Вознес среди руин
    упрямо вертикаль.
Начало октября.
    Пошли дожди в разведку,
Погоды пробуя сломать
    привычный ход,
Вплетая в кроны
    желто-красные монетки,
Готовит осень
    свой переворот.
Вот стали тополя
    прозрачнее и строже,
Утратив золото
    опавшее листвы,
И каждый теплый день
   для нас теперь дороже,
Как дар прощальный нам
   в преддверии зимы...

Новогоднее - другу

Не избежать в природе прозы,-
Вот снова выпал первый снег,
И скоро лютые морозы
Предпримут первый свой набег.
Весна вновь станет вожделенной,
О лете сможем лишь мечтать
И будем осень неизменно
Мы словом добрым поминать.
Потянутся чредой унылой
Седые, злые холода,
И вновь норд-ост, как враг постылый,
Протянет руки к нам сюда.
Деревьев зябкие скелеты
Обгложет ветер за окном.
О, сколь длинней лихого лета
Зима, сковавшая все льдом!
Мы в нетерпенье подгоняем
То время, что застыло вдруг,
И вроде бы не понимаем,
Что убыстряем жизни круг.
И новогоднюю страницу
Спешим скорей перелистнуть,
Тем подгоняя жизни птицу,
Забыв, что наш конечен путь,
И на год вновь мы постареем,
А лето снова промелькнет.
Не ценим то, что мы имеем,
То, что никто нам не вернет.
Быть может, нам замедлить стоит
Поспешной жизни круговерть,
И это, может быть, откроет
Покоя сказочную дверь...
И мы поймем, что наше счастье -
Не впереди, а здесь, сейчас
И что прекрасны те ненастья.
Что за окном пугают нас.
Сурова зимняя природа,
Но можно и ее любить.
Всегда, в любое время года,
Счастливым можно... нужно быть.
Пусть тигра год подкрался снова,
Прекрасен сам он по себе.
И в нем желаю я большого,
Простого счастья, друг, тебе.

Осень

Порой нежданно,
    до начала декабря
Листом резным
    желтеют наши клены,
Но оголяются в бесстыдстве
    тополя,
Воздев
    обглоданные ветром кроны,
Хотя кудряв и рыж еще
    каштан.
С концов ветвей лишь
    сбросив позолоту,
Зеленовато-рыжий
    великан платан
Не завершил свою
    осеннюю работу.
Дразня нас
    изукрашенным листом,
Его величественно-кружевная крона
Последней облетит,
    чтобы потом
Ковром шуршащим лечь
    как бы у трона.
Приятно под ногой
   шуршание листвы,
И нет жестокости, глумленья
    в том попранье.
И вовсе мы
   не бессердечны, не черствы,
А благодарны осени
   за знанья,
Что нам дает
   классический пример
Красивого и тихого ухода,
Где есть
   необходимость высших сфер
И есть
   осознанная
       личная
           свобода.

К юбилею

           Ларисе Шевелевой

   Года безжалостно летят,
А нам не верилось когда-то,
Что прозвучит вдруг, как утрата,
Простая дата - шестьдесят...
Нам кажется, что не про нас
Звучат торжественные речи,
Но годы уж легли на плечи,
И стал мудрей и зорче глаз.
   За все приходится платить:
За знанья возраст наш расплата,
За мудрость древнего Сократа,
И за умение простить,
И за души святой покой,
За трудно давшуюся веру -
За все отмерит Бог нам меру
Своей бесстрастною рукой.
   Но счастлив тот, в ком есть любовь
   И доброта не оскудела,
   Тот, в ком душа не постарела
   И не остыла в жилах кровь,

Кто понял тайну бытия,
Кто принял мир как Божье чудо
И от суда и пересуда
Бежал в цветущие поля,
    Нырял под сень густых лесов,
Кто в звездных всплесках-созиданьях
Искал божественного знанья,
Чтоб, отодвинув тьмы засов,
Постигнуть мира красоту,
Бессмертность Божьего созданья,
Непостижимость мирозданья -
Наполненность и пустоту...
Чего же более желать,
Чем жизни правоту измерить?
Извечной жаждой познавать,
Любить, надеяться, и верить,
И вновь, как в детстве,
        чуда ждать!

Осенняя песня

           Валерию Шевелеву

Ах, как незаметно и как быстро
Винограда лозы подросли,-
Вот уж гроздья влагой темной, мглистой
На исходе осени полны.
Хоть морщины лоб избороздили,
Седина украсила виски,
Жизнь судьбой нас светлой наградила
И спасла нас от безрадостной тоски.
Сорваны все кисти винограда,
Но пылают пурпуром кусты,
Это нам от осени награда
За терпенье наше и труды.
Старость нашу мудрость только скрасит -
Поздние плоды так хороши...
Ничего, что сердце наше плачет
Пред разлукой тела и души.

  Нет, вино еще не добродило,
Хоть давно нас выжали года,
В нас еще играет божья сила,
Хоть от молодости нет уж и следа.
Все равно мы, как вино, дозреем
И упьемся мудростью хмельной,
Ведь душой мы вовсе не стареем,
Лишь седеем глупой головой.

Рождение стиха

  Явилась мысль единой строчкой...
Откуда? Почему? Когда?
Поймем мы все с последней точкой,
К чему падучая звезда?
  Забыв, терял я строчки эти,
Не записав их имена.
Средь суеты сдувал их ветер,
А это были семена.

 Те, из которых вырастают
Стихи, как божьи чудеса,
И в плоть живую облекают
Неясных мыслей голоса.

 Из той строки, случайной, странной,
Пришедшей вдруг ко мне извне,
Как из страны чужой, туманной,
Прорвутся образы ко мне.
И, разрастаясь, проясняясь,
Приобретут вдруг четкость форм,
Но, сверхсознанием питаясь,
Они все сами - чей-то корм.
Игра миров... И нам неведом
Игрок и смысл его игры:
Одних она ведет к победам,
Других - на вечные костры.
И все глобальнее и шире
Нутро таинственной сумы.
Возможно, в параллельном мире
Вот так же странствуем и мы.
И населяем, как фантомы,
Чужих пространств безбрежный мир,
Являя им войну, погромы,
То средь чумы бесстыдный пир.
И, несмотря на все старанья,
Хотим того мы, не хотим,
Все наши страшные деянья
Кошмарным сном прорвутся к ним.
Для них безумен мир столь шумный,
Он оголен до неглиже,
И Ноmо, некогда разумный,
Давно не sapiens уже.
Предав любовь, убили веру,
Как землю, что живой была,
И осквернили ноосферу
Потоком темных чувств и зла.

Но грязь, что порождаем сами,
Вернется к нам, как яд, как тлен...
Вот так идет между мирами
Энергетический обмен.

Вознесение

           Анатолию Синицыну

Вот и ушел
     еще один из нас,
Знать, выпал
     несчастливый ему жребий,
И прозвучал с небес
     призывный глас,
И землю грешную
     покинул белый лебедь.
И этим Бог
     напоминает нам опять,
Как непрочны мы все,
     недолговечны
И что всегда должны мы
     знать:
Жизнь коротка,
     а мы подчас беспечны.
Вот и Христос
     вознесся в этот день,
За ним и он ушел
     проторенной дорогой
В тот мир,
     где сумрачную тень
Взрывает Свет,
     зажженный нашим Богом.
 Он с высоты
     посмотрит на юдоль,
Оставил что
     в печали и разладе,
И, рассмотрев
     и поперек, и вдоль,
Нас пожалеет всех,
     кто в человечьем стаде.
До срока
     незачем стремиться нам туда,
Должны еще допить
     мы чашу испытанья.
Бог призывает
     вовремя всегда,
Кому укоротив,
     кому продлив страданья.
Мир - праху...
     и цветы тебе на грудь,..
Но упокоилось
    твое лишь тело,-
Душа продолжит
    долгий звездный путь,
Лишь грубая материя сгорела.
Его душа,
    взлетев на небеса,
Там обретет спокойствие всезнанья,
И мирозданья
    вечная краса
Наполнит счастьем
    окрыленное сознанье.
И, провожая друга
    в звездный дуть,
Не опечалимся
    слезами сожаленья,
Души его бессмертной
    помня суть,
Ей пожелаем не покоя,
    чтоб заснуть,
А Вечной Жизни,
Значит - вечного движенья.

Воспоминание

Я долго буду жить воспоминаньем
Воспоминаньем глаз, и рук, и губ,
И происшедшего столь поздним осознаньем
И сожалением, что был я нем и глуп.
Я расчленю то счастье на кусочки
И соберу картинку вновь и вновь,
Я упакую все в тугие строчки
И буду знать, что есть еще любовь
Мне дара твоего с лихвой хватало,
А если жертвы, то еще - вдвойне
Пусть для меня слепого счастья мало,
Все остальное доиграю я во сне...

Музыка любви (fine)

    Как тема первого
        концерта у Шопена,
Меня тревожишь ты
        и сердце бередишь,-
Под эту музыку -
        прощаться, резать вены
И, лбом пробив
        земной темницы стены,
Вдруг осознать,
        что в бездну ты летишь:
    Вот так звучит,
        как за любовь отмщенье,
Последняя струна,
        предчувствуя обрыв:
В ней нет шопеновского
        нежного томленья,
И нет былого в ней
        святого вдохновенья,
Но есть отчаянье,
        как Шумана "Порыв".
    Бездонна  музыка
         великих напряжений -
В гармонии любви
         сокрыта круговерть
Из бесконечных унижений,
         вознесений,
Из каждодневных распинаний,
         воскресений...
Созвучны этому
         лишь только Жизнь
и Смерть.

Вера, Надежда, Любовь

           Вере и Надежде
           посвящается

Не раз плутал в потемках, как и прежде,
По жизни не найдя своих дорог,
И если выбраться я к Свету смог,
То лишь благодаря Святой Надежде.
И пусть твердят, что Бога нет, невежды,
Что вечен данный дьяволом порок,
Не будем брать неверия урок,-
Нам Вера даст нетленные одежды!
Не ревности жестокие шторма,
Не логика бесстрастного ума,
Любовь - основа жизни во Вселенной.
Она питает жизнью нашу кровь!
И в нас горят пусть вечно, дерзновенно
И Вера, и Надежда, и Любовь!

Рождественник

          Моей дочери Анне

Случайно летом кто-то подарил
Цветка невзрачного живой отросток.
Его резной и плоский стебелек
Напоминал мне членики каких-то
Нездешних насекомых, что срослись
Причудливо в зеленые цепочки.
Казалось, цепень кем-то был расплющен
Безжизненно, безрадостно свисал
Он из стеклянной неказистой банки,
Не возбуждая в сердце светлых чувств,
Не радуя своею хищной формой...
И лишь названье удивляло нас -
Рождественник ...
   Но почему? Откуда
У блеклого созданья появилось
Вдруг это имя - праздника примета?
Не разгадали эту мы загадку
И в суете забыли о цветке,
Его задвинув на окошко, в угол,
И, незаметен, нелюбим, заброшен,
Он бессердечность жизни постигал...
Так год прошел, промчалась осень,
Безумными кострами отпылав,
Пришла зима - январь умылся снегом,
Окно светилось и мерцало белизной.
И вот однажды мне вдруг показалось,
Что капли крови рдели на снегу...
А присмотревшись, я был поражен
И восхищен, как в детстве, от открытья:
Обиды не тая, предвосхищая чудо,
Бутонами алел забытый мной цветок!..
Они свисали, словно пули остры,
Нацеленные в зиму за окном,
Полны решимости и благородства
Пролить свою малиновую кровь.
И семь бутонов, словно божьи знаки,
Несли надежду жизни средь зимы...
И я стоял, еще не понимая:
Как, почему смогло свершиться чудо?
И вдруг пришло немое осознанье:
Сегодня - Рождество! И мне нежданно
Подарок сделал бедный мой цветок,
Мне - недостойному, который предал...
А как ему, наверное, хотелось
Внимания, тепла и доброты...
Я устыдился собственных деяний,
Покаялся и попросил прощенья.
Я думаю, что он меня простил,
Поскольку все-таки свершилось чудо
И средь зимы рождественник зацвел.
Бутоны, соблюдая очередность,
Взрывались, как цветущие гирлянды
Из лепестков малинового цвета.
Напоминал он карнавального дракона:
Венчали многочленистые шеи
Семь огнедышащих соцветий-глав.
И всею сущностью и изощренной формой
Он смело утверждал свою неистребимость.
Так много дней он согревал мне душу
И цветом жизни радовал мой глаз...
Как мало нам самим порою нужно,
Чтоб сердцем утомленным ощутить
Любви застенчивой и скромной дружбы
Душевное тепло, простую радость
И осознать, как мы черствы, и равнодушны,
И часто невнимательны друг к другу,
И как мы в жизни все обделены
Сердечной теплотою и вниманьем...
А многим, чтобы это все понять,
Бывает, не хватает и всей жизни.
Но для меня пришел, наверно, срок,
И я познал простую мудрость жизни...
Рождественник, спасибо за урок.

Могила неизвестного солдата

           Карлу Платонову

По праздникам мы вспоминаем о солдате,
О том - на пьедестале из гранита,
Где он стоит несокрушим и вечен,
Украшенный еловыми венками.
А наши речи так торжественны и вдохновенны,
Что мы самих себя сумели убедить,
Что "не забыт никто", что "всех мы помним"
И что мы "светлой памяти верны"...
Но - безымянен под гранитною плитою
И неизвестен тот солдат, который
Один такой высокой чести удостоен
За всех лежащих в рвах, гнилых болотах,
Истлевших и удобривших просторы
Бескрайней и заснеженной России
И земли чуждых, неприветных заграниц.
Так было, есть и так, конечно, будет
Всегда: мы вспоминаем о солдате,
Когда действительно - нашествие, напасть
И надо Родину от гибели спасать,
Но все же чаще, когда свора "сильных мира"
Решает свои шкурные задачи,
Бездарно скроенные, лживые, пустые,
Не нужные, как бойня, никому.
Вот эти сразу вспоминают про солдата,
Твердят про верность долгу и Отчизне,
Мальчишкам звезды обещая и награды,
Ведут их, прославляя ратный подвиг,
Туда, где превращают мальчиков в мужчин.
Для этого дают им автоматы,
Гранатометы, пушки, самолеты
И дарят столь желанный "камуфляж",
А генералы, твердые, как камень,
Им отдают суровые приказы -
Взять к сроку безымянные высоты,
"Держаться до конца, назад - ни шагу!",
Окапываться в скалах и в болотах,
Идти в атаку в снег, и в грязь, и в холод
И прорываться через минные поля.
Война всегда считалась грязною работой,
Ее удел лишь смерть и разрушенья,
И, даже если всю войну прошел без раны,
Годами будешь извлекать осколки
Из памяти, из сердца, из души.
Война калечит и тела, и души,
Но это все давно уже известно,
Анри Барбюс об этом все сказал.
И вот зеленые мальчишки, постигая
Крути войны, как будто круги ада,
И став мужчинами, овладевают
Искусством выживать и убивать.
С любовью делая насечки на прикладах,
Они гордятся каждым новым трупом
И выковыривают сразу после боя
Штыком запекшуюся под ногтями кровь.
Они становятся мужчинами, конечно,
Но почему-то многие - посмертно,
Возможно, в этом для солдата суть войны.
А господа в роскошных кабинетах
На картах мира забавляются флажками,
И ничего нам с этим не поделать,
Как говорится, на войне как на войне,
Ну а война и не такое еще спишет,
Ведь главное, что выполнен был долг...
Бесчисленны и скорбны долги наши,
Неисчислимы безымянные могилы,
И бесконечен перечень всех войн.
И лишь судьба солдата неизменна:
Не многих матери с войны дождутся,
Не все из них дождутся погребенья,
И единицы лишь заслужат монумент.
По праздникам мы вспоминаем о солдате,
О том - на пьедестале из гранита,
А он стоит несокрушим и вечен
Среди цветов, венков и славословья...
Почетный караул, торжественно застывший,
И "Грезы" Шумана нас трогают до слез,
А он стоит один, за всех безвестных -
Бесстрастный,
    мужественный,
       непреклонный,
Но имени его
    не скажет нам никто.

Гроза в Артемовке (этюд-картина)

           Валерию Шевелеву

Дорога полем, вдоль опушки,
И справа лес, и впереди,
Должны быть там грибы: свинушки,
Опята, грузди,- и среди
Пластинчатых и рыхло-белых,
Которых вид и вкус простой,
Всегда найдет грибник умелый
Гриб крепкий, с красной головой;
Торчит он меж опавших листьев -
Гордец, не прячущий себя.
И исступленно лесом рыщет
Грибная братия, любя
Охоту, пуще что неволи,
Что гонит в лес тебя взашей...
Так и у нас, нет лучшей доли,
Чем "в плен" взять сотню крепышей.
Мы знаем место,- будет много
Грибов и радостных минут,
Но дальний гром грозит нам строго
Грозой... Хоть ноги вдаль несут,
Но все ж посеяно сомненье:
А вдруг серьезен норов туч?
И прерывают размышленья
Раскаты грома... Словно с круч
Шары по скалам кто бросает,
А туча уж над головой,
Похоже, нас опережает
Гроза, и мы бежим домой.
Сначала - робкий крап по лесу,
Как дробь по тысячам листов,
И нас преследует завеса
Из капель радужных цветов.
Но, шаг сменив на бег трусцою,
Опережая дождь на миг,
Мы успеваем все ж с тобою
Укрыться в дом твой... Легкий штрих
Теперь и четче, и жирнее,
А небо стало потемней,
Но из окна нам веселее
Смотреть на бешенство теней.
А дождь шальной, сорвавшись с тучи,
Стоит за окнами стеной...
Что может быть на свете лучше,
Чем слушать ропот дождевой!
По крыше ровное шуршанье
Переросло в могучий гул,
И молний яростных сверканье,
Чтоб кто случайно не заснул...
А гром над крышей нашей самой
Колол дубовые дрова,
И изумрудом отливала
Еще зеленая трава...
И мокрой трепеща листвою,
Купался сад, неся свой крест,
А дождь метался пеленою,
Перекрывая дальний лес,
И ближний луг, и даже дачи,
Стоящие совсем вблизи,-
Смотрелось все теперь иначе
В разрушенной грозой связи...
Но постепенно гром уходит,
Все дальше и ворчливей он,
А дождь все меньше хороводит,
И пелена сошла, как сон.

Вдруг обнажилась перспектива,
Все стало на свои места.
Гроза ушла неторопливо,
Осталась только красота
Омытого дождем пейзажа,
Что нам открылся из окна,
И лишь уплывшей тучи сажа -
Мотив растаявшего сна...

А на веранде так нежданно,
Как будто к выставке готов,
Стоит прекрасный, первозданный
Букет артемовских цветов.

Пусть он напомнит нам всю сладость
Грибной охоты, леса сень,
И пусть запомнится, как радость,
Рожденья твоего вчерашний день.

Иосифу Бродскому

 Хоть мы - ровесники
     и, может быть, коллеги,
Но как разительно
     несхожи те пути,
В которых жертвы -
     знаки привилегий
И, как вершина,
     привилегия уйти.

Он обречен был
    на безвестный подвиг,
А став известным,
    не сменил рецепт клинка.
Лишь там, за гранью,
    он себе позволил отдых
И к нам идет теперь
    издалека.
И пусть не все сейчас
    я в нем приемлю,
Но поклоняюсь
    и таланту, и труду.
Великие творцы,
    те, кто покинул землю,
Не подлежат
    ни славословью, ни суду.
Что проку в том,
    что моложава морда?
А у него -
    обличье старика
И взгляд совы,
    глядящей мудро, гордо
И отрешенно,
    как бы свысока,
Из вечной темноты
    бездонной глыби,
Где не бывает
    меркантильной суеты.
Невозмутимей он
    немой гранитной глыбы.
А мы?
    Что сможем бросить на весы?
Ленивый дух,
    безделью потаканья?
Фантазий дым,
    не загнанных во плоть,
И инфантильные, бесплодные
    мечтанья?
Слова, слова,
    что мы не устаем молоть...

Яковлеву -
человеку, скульптору, художнику

           "Как посох твой тяжел
            и путь тернист, художник..."

Печально, что так время быстротечно
И годы-птицы бешено летят.
И хоть мы знаем: наша жизнь не вечна,
Но слишком быстро настигают шестьдесят.
Но, что ни говори, с годами мы мудреем
И, просветляя сердце красотой,
Наперекор всему душою не стареем,
А лишь быстрей седеем головой.

Ведь для творца нет возраста, и время
Невластно над мозолистой рукой,
Когда догадок и прозрений бремя
Клокочет в нас бурливою рекой
И требует гранита, или глины,
Или шершавости сурового холста...
О творчества порыв неистребимый!
Хватило б сил нам для несения креста,
Чтоб воплотить те образы из мрака,
Что смутны, не приняв конечных форм,
Что нас треножат, как голодная собака,
Почуявшая где-то вожделенный корм.
Да, жизнь безжалостно порой калечит,
Верша расплату за какие-то грехи,
Но красотою Бог нас милосердно лечит,
Не разбираясь, хороши мы иль плохи.
К чему считать победы и потери,
Раскладывая их по полкам прошлых лет?
Ты как художник состоялся в полной мере,
Оставив в жизни свой нетленный след.
Как Макс Волошин в скалах Кара-Дага,
Ты профиль свой в бетоне изваял
И, как Стрелец, как Бык-трудяга.
Себе бессмертье тем уже стяжал.

Ты подтвердил всей жизнью знаки эти:
И трудолюбия, и воли - на двоих;
И думаю, за все сокровища на свете
Не променял бы и не взял других.

Да, крепок лоб твой, как у всех рогатых,
И ты не раз им стены пробивал;
Здоровье есть, хоть не был ты богатым,
Покрепче будешь многих вышибал.
Вместо резца порою брал ты кисти,
Чтобы палитры выплеснуть декор:
Все скульпторы стремятся в живописцы,
Тебя же к цвету тянет с давних пор.
Но ты не любишь бархатных блузонов.
Рубашек шелковых с воротником алаш,
И не менял ты творческих фасонов,
Чтобы услышать: "Ах, талантливый ты наш!
Ты - не маэстро, ты - ваятель и трудяга,
К лицу тебе простой комбинезон,
Для этого нужны и сила, и отвага,
Непочитанье титулованных персон,
Нужна еще душа, а к ней - и руки,
Пускай с мозолями, шершавы, но крепки,
И чтобы к творчеству влекло нас не от скуки
А от извечной по Прекрасному тоски.
Как каменные бабы древней Руси,
Хоть плюй на них или по ним тоскуй,
Твои скульптуры словно символы Бранкусси.
Твой бесконечный "Вечный поцелуй".
В них та же обобщенность, грубость формы,
И вдохновеньем оживленный матерьял,
И постоянное пренебреженье нормой,
Что часто вызывало и скандал.
Под стать скульптурам и твое обличье:
Его из кремня кто-то высекал.
Пометил, видно, Бог таким отличьем,
Когда из грубой плоти изваял.
Но знаю, что под грубой оболочкой
Сокрыта уязвимая душа,
И не раскрыть мне бесталанной строчкой,
Как глубока она и хороша.
И хоть ты иногда "закладывал за ворот",
Но пусть в меня швырнет бутылкой тот,
Кто, перерыв наш достославный город.
Найдет художника, который горькую не пьет
Ведь творчество не меряют стаканом,
Какой был лишним, а какой был впрок?
Мерило творчества у нас и в дальних странах
Как ты творил и что ты сделать смог.

Ты в шестьдесят остался просто Слава.
С виолончелью тезка "покрутей":
Ему досталась мировая слава,
Тебе - любовь и преданность друзей!

Но шестьдесят ведь это лишь преддверье,
Преддверье мудрости и гениальной простоты,
И будет в будущее вещее прозренье
И воплощенье необузданной мечты...

Вот почему мы все тебе желаем,
Чтобы бурлило творчество в крови,
Здоровья дал чтоб Бог
    (А он про нас все знает
И даст Надежды, Веры и Любви),

    Чтобы в судьбе немножко подфартило.
А ты-то сможешь! Что ни говори,
В руках твоих осталась еще сила,
Так продолжай -
    живи,
       люби,
           твори!

Крымский альбом

           Борису Цытовичу

  "Чабрец, полынь и сладкая маслина,
Акаций пряное, пьянящее вино -
Вот запахи того полуденного Крыма,
Которые впитал не помню, как давно:"
  1. Пожелтевшие страницы
Есть Крым Волошина,
    Крым Грина, Луговского,
Таврида Пушкина
    и Балаклава Куприна,
Есть Севастополь
    у Толстого,
Крым Паустовского -
    прекрасная страна.
Воспеты Сурож, Кара-Даг,
    что глыбой рдеет,
И ахтиарской бухты глубина,
Гурзуф с Медведь-горой,
    Ай-Петри, Гераклея,
Могучий Чатыр-Даг,
    очнувшийся от сна,
И Кимерии зной
    полынно - горький.
Воспеты древний
    славный Херсонес,
И Сиваша гнилого
    запах стойкий,
И заповедный
    красный крымский лес;
И, несмотря
    на эклектичность стиля,
Дворец в Алупке -
    Воронцова монумент,
Подвалы винные
   седого Ай-Даниля
И столь загадочный,
    прекрасный Феолент.
Воспеты Старый Крым,
   цветущих роз долины,
Мускатом белым знаменитый
    Кызыл- Таш*,
Пещерных храмов
    освященные руины
И моря
   несмываемый мираж.
Давно известна
   чеховская Ялта,
Воспеты вина,
   крымская лоза...
Все помнит память,
   видят все глаза:
Вот алым парусом
   зарделась чья-то яхта,
И листригонов
   оживают голоса;
Вот пропыленный Крым
    булгаковского "Бега",
А вот морских таверн
   коровинский импресс.
В горах ползет арба -
    татарская телега,-
Васильев подарил
    нам горный крымский лес.
Волошин изваял
    свой профиль в Кара-Даге,
А Пушкин заклинал
    "ветрила" здесь шуметь.
Воспет наш Крым в словах,
   в полотнах, на бумаге...
Как трудно после них
    нам в этом преуспеть!
О, сколько было слов
   и красок сколько было!
И скольких красотой
   наш   Крым приворожил!
Всех тех, кого любовь
   к нему объединила.
Кто сердцем и душой
был с ним нерасторжим:

Волошин и Мицкевич,
   Айвазовский,
Коровин,
    Паустовский и Толстой,
Ахматова,
    Васильев, Богаевский,
Поленов, Пастернак
    и... кое-кто живой.
Мы впишем в этот ряд
    Цытовича Бориса,-
Пусть Крым его слова
    сквозь годы понесут.
Но он для нас воспел
    не стройность кипариса,
А выжженный в степи,
    суровый Тарханкут.

       2. Тарханкут
Да, есть еще в Крыму
    места, что не затерты,
Что дождались
    своих неведомых певцов,
Но этот Крым простой
    для сильных, духом твердых,
Любовь к земле степной
    впитавших от отцов.

Пустынен, дик и сух
    в той части полуостров,
В разбеге долгом степь,
на берег набежав,
Обрушила обрыв,
    как выветренный остов,
Костями белыми обломки разбросав.

И в беспорядке бухт,
    в нагроможденье скальном,
В прибойной полосе,
    среди морской травы,
В обрыве
    полосато-фантастичном,
        дальнем,
В отсутствии дерев,
    простой живой листвы,

В слепых причудливых фигурах,
    изваянных
Из полосатых
    бело-рыжих скал,
В сухих кустах,
    мертвошуршащих, странных,-
Во всем
    былого мира свет сиял.
Ты вдруг перенесен
    в далекие эпохи,
Где первозданна,
    молода еще земля,
И слышны за скалой
    утробы чьей-то вздохи,
И чудится в воде чудовищ чешуя.
Как интенсивна тень
и знойны эти краски -
Ультрамарин
и кадмия разбел!
Слои зеленовато-охристой замазки
В пластах обрыва
как графический раздел.

3. Море Тарханкута
Здесь море пенится меж скал
    и, отражая
Раздробленного солнца
    острые лучи,
Нас йодистым настоем
    опьяняя,
Бессонною волной
    в обрыв глухой стучит.
У скал, в воде, трава
    полощется, как грива,
И умбра отдает
в глубинах чернотой,
Над синью чаек крик,
а на краю обрыва
Ковыль трепещет
пепельно-седой.

И замечаешь жизнь
    в безжизненном пространстве:
Средь диких скал стрижи
    вспороли летний зной,
То тень в воде мелькнет
    (лобан - любитель странствий),
То золото змеи
    блеснет вдруг чешуей.
А скалы под водой,
    как бы руины замков,
Каскадами ползут
    в бездонность глубины,
И выглядит здесь все
    как кладбище останков
Далекой,
    некогда потопленной страны.
Теперь в ней жизнь бурлит,
    но эта жизнь иная:
Здесь человек, как гость
    неведомых стихий,
От восхищенья
    и от страха замирает,
Во власти смутных
    первородных ностальгий.
Все потрясает нас
    в том царстве необычном:
И краски, и рельеф,
    и глыбь, и ширь без мер,
Все здесь не так,
    как в мире нам привычном,
Который вдруг для нас
    переместился вверх.
Пронзают толщь воды
    нарезанные тонко
лучи, как стрелы солнц,
    как дар первооснов,
А в вышине рябит
    поверхностная пленка,
Как разделитель двух
    прекраснейших миров.
 Прорви ее узор -
    вновь будешь на свободе,
И возвратится слух,
    а воздух грудь порвет,
И что-то поразит
    и осчастливит вроде,
И восхищение улыбку
    шевельнет,-
Над белой пеной встав,
    как жертва изобилья,
Продемонстрировав
    упитанный свой стан,
Развесил на ветру
    свои большие крылья,
Просушивая их,
    прожорливый баклан...

       4. Ночь и день
А к вечеру закат
    над морем багровеет
И поджигает волн
    белесые чубы,
Хоть на день лишь всего
    Земля наша стареет,
Но так же на день с ней
    состаримся и мы.
Ночную жизнь всегда
    упрямо тьма скрывает
И прячет до утра
    от злого лика дня,
А днем о жизни нам
    всегда   напоминает
Кузнечиков степных
    сухая трескотня
Да изумруда всплеск
    от ящерицы прыткой.
Она - живой дракон,
    хотя не велика,
И, как седых степей
   рекламная открытка.
Неспешно вьет круги
   степная пустельга.

     5. Тот, кто помнит
Да, Тарханкут суров,
    безводье утомляет,
Безлюдье и жара
    гнетут, коль ты один.
Но кто-то это все
    с улыбкой вспоминает
И через жизнь свою
    проносит до седин
Сожженный солнцем мыс,
    познавший ужас боры,
Нагроможденье скал,
    обрыв где к морю крут,
И пенистый прибой,
    степей седых просторы -
Весь этот дикий,
    опаленный
        Тарханкут.

И чудом этим всем
    Цытович обладает,
А кто захочет, тот
    его разделит с ним.
Страницы "Праздника..."*
    так щедро дополняют
Картины вечных тех,
    кто нами так любим.

          Р.S.
Разнообразен Крым,
    и он всегда прекрасен,
И каждый для себя
    найдет в нем уголок.
А небосвод над ним
    и солнечен, и ясен,
И он не будет
    никогда опасен,
Как вечный перекресток
    судеб и дорог.

*Красный камень
**Праздник побежденных" - роман Б.Цытовича

Глазами Пушкина

         "Твоим я взглядом
           вдруг увидел все пороки,
          И ужаснулся я
                 бесстыдству бытия...
          И, может быть, действительно,
                 пришли те сроки,
          Когда хоть что-нибудь,
                 но должен сделать я"
           1
Пусть наше время
   в прошлое ворвется
Или на миг
   замедлит свой разбег.
Пусть его имя
     еще выше вознесется
И в нашей памяти
    навечно остается
Наш Пушкин - на века
    Поэт и Человек!
Он был заложником
    святого вдохновенья
И искупителем грехов
    простых людей.
Для гениев
    другие измеренъя,
Их меры не для нас -
    и шире, и мощней.
Их краток век.
    но он звучит, как песня,
А нам уж грех роптать:
    он прожил двести лет.
С годами, может быть,
   все ярче и чудесней
Горит для нас
   его животворящий cвет.


         2
Два века Пушкин
    поэтическим атлантом
Держал поэзии
    тяжелый хрупкий свод...
Не он один
    был наделен талантом
И был ревнителем,
    защитником свобод,
Но время наше,
    быстротечно, беспристрастно
Нас разрушая
    и бессмертие творя,
Несокрушимое взрывая не напрасно,
В веках оставит то,
    что вечно и прекрасно,
А это создал он,
    страдая и любя.
О, если бы могла
    великая Природа
Испытывать любовь
    и благодарность к тем,
Кто воспевал ее
    не почестям в угоду,
А от избытка чувств,
    не видимых никем,
Тогда бы и средь тысяч
   живописцев русских,
Творящих словом
    вечную красу,
Был первым назван
    Александр Пушкин!
И это имя
    через жизнь я пронесу.
Два века минуло,
    но избежал он тленья,
Средь нас он жил
    как будто бы всегда.
К бессмертью был приговорен
    он от рожденья.
Чтоб в слове воплотить
   бессмертные творенья,
И это он
   осознавал еще тогда.


         3

Не раз фантазией шальной
   себя я тешил,
Что Пушкин во плоти
      средь странных наших дней!
Я представлял себе,
     как бы поэт опешил,
Увидев будущее
     Родины своей.
О, если б Вы могли
     нежданно появиться
В конце тысячелетья
     среди нас...
Да, было б Вам
     чему здесь подивиться,
И многого не принял бы
     Ваш ум и глаз.
Что потрясло б вас больше,
     Мы не знаем,
А может, знаем,
   но признаться не хотим?
Не то, что все мы
    по-французски не читаем,
А то, что мы с трудом
    по-русски говорим!
Вам бы пришлось
    взамен кибитки
Хлебнуть немного
    наших транспортных проблем,
И думаю,
    Вы предпочли бы темп улитки
безумству скоростей
    космических систем.
Вас бы потряс наш мир
    компьютерно-железный
(В прямом и переносном
    смысле слов),
Как и прогресс наш,
   фантастичный, бесполезный -
Преддверье гибели
   земных первооснов.
И я боюсь за Вас,
    кумир наш милый,
Не по плечу была б Вам
    наша жизнь:
Возможно, что известность
    Вам бы льстила,
Но мужества и чести б
    не хватило,
Чтоб с нами жить
    и умереть седым.
Задача посложней
    бессмысленной дуэли,
Ваш пистолет
    здесь не решил бы ничего, -
У нас достигнуть
    благородной цели,
Возможно, вряд ли б
    Вы сумели,
Надеясь лишь
    на Бога одного.
И Вам пришлось бы
    отказаться от иллюзий,
Что красота спасет
    безумный этот мир
Расколов, и распадов,
    и диффузий,
Похожий больше
    на гигантский тир.


         4

Давно прошла пора
    дуэльных пистолетов -
Мерила чести
    романтических повес,
А нынче смело "влет"
    бьет нынешних поэтов
Из снайперской винтовки
    наш Дантес.
Давно нет тишины
   в подлунном этом мире,
нет чистоты пространств
   без края и без мер.
Хоть стали глубже
   наши знания и шире,
Но для потомков мы -
    безрадостный пример.
Замусорен эфир,
    не слышно звезд мерцанья,
Кокетлив и болтлив
   наш одряхлевший век,
Все чаще вместо муз -
   оружия бряцанье
И вечных добродетелей
    бесстыдное попранье,
А на чужой крови
    звереет человек.
О, сколько яда,
    злобы и отравы
Средь моря книг,
    а Вас там не видать,
И с каждым годом
    нам труднее, право,
Младое племя
    незнакомое понять.
После кровавых революций
    и застоя
Пришел расплаты страшной
    давний срок,
И это племя
    незнакомое, младое
Давно уж "Рерsi" выбрало
    и рок.
Их поглощает
    виртуальная реальность,
Их пожирает
    наркотический обман.
Живой природы
    волшебство и гениальность,
Ее законов красота,
    универсальность
Для них
    истлевший, непотребный хлам.
Любили ножки Вы...
    Ваш вкус не изменился?
Но почему ж глаза
   Вам некуда девать?
Я думаю, Ваш разум
   просто возмутился.
Вы правы, этот век
   настолько оголился,
Что более ему
   уж нечего скрывать.
Насилье, секс и кровь
   с экранов убивают
И гасят божий свет
    "неопытной души",
Мир человечьих чувств,
   как воздух, убывает,
И бездуховность нас
   давно уже страшит.
Живой душе взамен -
   безумство мертвых членов.
Кумир - не человек,
   бездушный автомат.
И стали нормой
   и всеобщая растленность,
Вульгарность, пошлость
    и отборный русский мат.
А властвует над всем
   славянская фатальность,
И предстоит еще
   нам крестный путь свершить,
Но верю, что взорвут
   нерусскую ментальность
Ростки святой,
   загадочной души.


         5

Нам нужен Пушкин,
   как мерило для отсчета
И добродетелей,
   и смертных всех грехов,
Не шелуха его
    сусальной позолоты,
А голос сердца,
   что пробил броню веков.
Когда Отечество
   раздорами страдало,
Напасть случалась,
   смута и беда,
Всегда Россию
   слово Пушкина спасало,
Как вечности
    краеугольное начало,
Светило нам,
   как путеводная звезда.
И не дает оно забыть нам,
Что Культуру
   бессмертную в веках
       Россия создала.
На свете нет
   другой литературы,
Которая таких же
   гениев дала!
Но даже среди них
   он более великий,
Поскольку русский он
   поболее других.
Он - символ всей России
    многоликой,
Вобравший дух ее бессмертный
    и великий:
Россия порождает
   именно таких.
И я хочу,
   чтоб Вы опять воскресли,
Чтоб молодые
    сердцем Пушкина прочли,
И чтобы вновь для них
    Вы стали интересны,
И чтобы с Вами
   в новый век они вошли.
Чтоб в нем по-прежнему
    сияло имя Ваше,
Торжественно звучал
    Ваш чистый, светлый глас.
Чтоб на века
    Вы оставались Солнцем нашим,
Неутомимо наши души
    согревавшим,
Божественным  лучом
    поддерживая нас!

Жизнь

           Сестре Элеоноре

Дорога длинной нам казалась,
И ей, казалось,
    нет конца...
Забыв напутствия отца,
Беспечно молодость
        смеялась
Под праздный грохот
        бубенца.
Мелькали   только
        полустанки
Под мерный   постук колеса,
Мосты, и реки, и леса,
Церквей поверженных останки,
И звуки пьяной перебранки,
И сфер небесных голоса,
И красота морских заливов,
Небес закатных чистота,
И бездны творческих
        порывов,
И боль сердечная
       разрывов,
И правда вечная
        креста...
Но мы спешили жить,
        не веря,
Что пишем жизнь
       на   чистовик,
И наша главная потеря,
Не взвешивая   и не меря, -
Прозренья запоздалый крик,
Когда поймем,
    что жизнь конечна
И что растрачена
        не так,
И хоть душа, мы знаем,
        вечна,
Но далеко не безупречна
Такая жизнь -
    ценой в пятак...
И осознав все запоздало,
Спешим успеть,
           догнать,
               вскочить,
Но осаждает нас усталость,
И сдерживает тихо старость
И   осознанье -
        надо жить
Без суеты...
    А что осталось?
Дышать,
    надеяться,
        любить,
А если можешь,
       то - творить.